ГЭС-2

Иван Новиков: «Мои зрители — это люди, готовые критиковать свои знания и источники, внимательно осмыслять историю»

› Свидетели времени. Как художники работают с историей?

[ Кристина Романова ] С чего начинается ваша работа над художественным проектом?

[ Иван Новиков ] Стартовой точкой для меня является внутренняя неясность. Но чаще всего я отталкиваюсь от семейной истории, пытаюсь в ней разобраться.

В основном в начале проекта я использую два источника — чтение и путешествие. У меня появляется интерес — например, тропа Хо Ши Мина; я еду туда и читаю соответствующие тексты.

Иван Новиков — художник, куратор, преподаватель. Выпускник МГАХИ имени В. И. Сурикова, Института «База», МВШСЭН (Шанинка) и Манчестерского университета. Сооснователь независимого центра «Красный». Член редакционного совета «Художественного журнала». Заведующий кафедрой живописи в Институте «База». Автор нескольких персональных выставок, регулярный участник групповых выставочных проектов и международных биеннале. Номинант премии Кандинского в категории «Молодой художник» (2015), премии «Инновация» в категориях «Кураторский проект» (2016) и «Книга года» (2021), а также премии Анатолия Зверева (2021).

[ К. Р. ] В академических исследованиях есть такой критерий, как новизна. Вам это важно?

[ И. Н. ] Мне важна не столько новизна, сколько восполнение недостаточности моего личного знания в определенном историческом вопросе. Я не всегда могу претендовать на производство чего-то нового — скорее я изучаю, что написано на интересующую меня тему, какие художественные работы сделаны. В процессе работы критерий новизны может и пропасть, если тему уже исследовали. В последней трети создания проекта я понимаю, что какие-то аспекты выбранной проблематики рассмотрены не в полной мере, и тогда пытаюсь добавить что-то новое к имеющемуся знанию.

[ К. Р. ] В начале вашего исследования обычно лежит гипотеза?

[ И. Н. ] У меня есть крен в критику публичного представления истории. Мы чаще оперируем образами из книг, фильмов, но как только ты выходишь из поля этого знания и начинаешь изучать что-либо глубже, то узнаешь, что все устроено существенно более сложно и противоречиво, нежели казалось. И тут приходится выстраивать свою гипотезу. Например, у меня был проект «Льенсо» (2016) («советский» — перевод с вьетнамского): это известный концепт времен Второй Индокитайской войны, касающийся феномена тропы Хо Ши Мина. При его изучении становится ясно, что есть явный зазор между репрезентацией событий в публичном поле и исторической фактурой. И эта разница настолько велика, что, например, сами вьетнамцы вообще не знакомы с термином «тропа Хо Ши Мина».

[ К. Р. ] В каждом проекте вы обращаетесь к конкретному историческому факту, но при этом между ними явно прослеживается связь. Являются ли ваши проекты завершенными или это части одного большого исследования?

[ И. Н. ] Если ретроспективно, то да, все проекты связаны одним исследовательским интересом. Они объединены поисками собственной идентичности, которые погружают меня в изучение разных проблемных зон в локальной истории. Но если посмотреть с другой стороны, то проекты делятся по трем-четырем основным направлениям. Один часто вырастает из другого. Например, исследование истории Камбоджи подводит меня к вопросам Индокитайской войны. У моих проектов нет финала как такового, и каждый раз то, что я показываю, — скорее промежуточный этап. Я бы сравнил это с книгой, где каждая глава — самостоятельное произведение, но в то же время есть последовательность общего повествования.

[ К. Р. ] Ваши проекты требуют погружения в локальный контекст. Вы выезжаете в экспедиции?

[ И. Н. ] Раньше я очень часто выезжал «в поле», и для меня были важны количественные исследования и изучение контекста события. Сейчас я делаю более глубокие качественные исследования, по нескольку лет застреваю в одной теме и ищу материал. Последнее время чаще стал работать с контристорической позиции, стараясь понять, как события прошлого повлияли на наше настоящее и будущее.

[ К. Р. ] Вы работаете один или в команде? Советуетесь ли с кем-то?

[ И. Н. ] Сейчас я работаю один: исхожу из субъективной позиции и ее же исследую. У меня были совместные проекты, но мне не очень понравился результат. Меня интересует постколониальное российское/советское наследие, то самое «трудное прошлое». Академические исследования в таких вопросах вызывают более сильную реакцию в обществе, чем художественные, что затрудняет работу. Например, эпоха сталинских репрессий широко изучена, но художественных проектов о ней крайне мало. Художник сразу должен встать на какую-то общественно-политическую позицию, и тогда весь исследовательский подход нивелируется.

Мне же кажется важным расшатывать логику производства традиционного академического знания, но я вижу четкое разделение между производством научного и художественного знания. При этом я уверен, что каждый художник должен знать методологию research-based art. В то же время я не определяю себя как художника-исследователя: я в первую очередь художник, а потом уже исследователь, преподаватель и иногда еще куратор.

[ К. Р. ] Как вы собираете информацию?

[ И. Н. ] Сейчас я много работаю с критическим анализом источников. Знание всегда ангажировано и детерминировано. На меня повлияла идея американского историка и литературного критика Хейдена Уайта о том, что история выстроена по законам литературного жанра. Большую часть времени я занимаюсь исследованиями самостоятельно, и, наверное, десять процентов — это консультации, причем сейчас в основном не с академическим сообществом, а с художниками, работающими с исследованиями.

Но расскажу и о другом опыте. Я делал проект о ветеранах-афганцах и собрал большое количество интервью. Использовал сугубо исторические и социологические методы. Но исторический нарратив оказался настолько мощным и одновременно неполным, что мне пришлось бы стать академическим исследователем, чтобы разобраться с этой большой темой. А как художник я понял, что пока не могу найти подход к ней. Пришлось отложить проект.

[ К. Р. ] Как строится работа с сообществом, которое оказывается в поле ваших интересов?

[ И. Н. ] Я сейчас говорил о проекте о ветеранах афганской войны — это была полноценная работа с сообществом. Но сейчас я этот подход редуцировал и стал больше работать с текстами и артефактами. Теперь мне интереснее сконцентрироваться на гипотезах.

[ К. Р. ] Какой примерно процент результатов исследования остается за кадром в итоговом проекте? О чем зрителю приходится догадываться?

[ И. Н. ] Моя художественная деятельность — это набор улик и зацепок. Если смотреть поверхностно, увидишь процентов пять. Однако если начать изучать и попытаться найти доступ к информации, то получишь все восемьдесят. Иногда у меня в проектах есть книжные полки, иногда есть целый ряд улик, чтобы найти ключ к дешифровке авторского высказывания.

[ К. Р. ] Как вы выбираете форму репрезентации проекта? На каком этапе исследования он оформляется?

[ И. Н. ] У меня есть разные форматы — выставки, тексты, кураторские и образовательные практики. Обычно сама тема задает адекватный формат.

[ К. Р. ] Формирует ли ваше исследование знание? И кто ваш зритель?

[ И. Н. ] Когда человеку дают в работе готовый нарратив, мне кажется, он получает не знание, а иллюстрации. Моя задача — произвести в сознании переворот. Я не учу, не даю ответ. Мое искусство недружелюбное, оно намеренно скучное и не предполагает легкого включения зрителя. Если он готов включаться, тогда можно говорить о производстве знания. Это искусство для зрителя с мотивацией. У меня нет выводов в работах. Есть «удочка», я даю ее человеку и подвожу его к пруду, где он сам может выловить необходимое. Если он пройдет по пути, который я предлагаю, то получит именно те вводные, которыми мне так важно было поделиться. Но то знание, которое я хотел бы сформировать, он сконструирует сам, без моих указаний.

Мои зрители — это люди, готовые критиковать свои знания и источники, внимательно осмыслять историю. Мне интересно работать с критическим мышлением и запускать в сознании глубинные процессы.

Академическая среда тоже может быть частью моей аудитории, я не раз получал от нее отклик на свои художественные проекты. Но мы говорим и мыслим в разных системах координат.