ГЭС-2

Разговоры о пустоте. Юрий Григорян и Аскар Рамазанов — о тишине в городе

Есть ли в непрерывном потоке информации место для паузы? А в ускоряющемся мегаполисе — для тишины? Архитектор Юрий Григорян и социальный предприниматель Аскар Рамазанов открывают цикл разговоров о том, что такое пустота и какую роль она играет в нашей сегодняшней жизни. И, пожалуй, главный вопрос беседы звучит так: «Стала ли пустота в городе новой роскошью?»

Для подготовки этого материала встретились Юрий Григорян, исследователь, преподаватель, сооснователь бюро «Меганом», и социальный предприниматель, соавтор концепции проекта Noôdome Аскар Рамазанов.

Фото: Аня Тодич

Как звучит современный мегаполис?

[ Аскар Рамазанов ] Каждый город, даже район, звучит по-своему: например, Манхэттен звучит очень характерно, кому-то это может показаться музыкой, где рев сирен, ремонт дорог и вот это эхо, проносящееся по ортогональной сетке авеню и улиц, сливается в некую уже практически городскую мелодию. Москва звучит совершенно иначе и не однородно, ведь это город контрастов: где-то тон задает огромное количество машин, и Москва звучит как восьмиполосное Садовое кольцо — под этот шум невозможно говорить, но можно, наверное, медитировать, ведь это идеальный белый шум; а где-то во дворах, особенно в старой части города, царит абсолютная тишина.

Где найти тишину в городе?

[ Юрий Григорян ] Тишина в городе может быть, наверное, только внутри здания. И вслед за этим возникает вопрос: что же такое пустота? Тождественна ли она тишине? Как будто в разговоре о пустоте я вижу упрощение: абсолютной пустоты ведь не существует. В «ГЭС-2», например, есть воздух, он оформляет здание.

Фотографии: Глеб Леонов

До Ренцо Пьяно у строения была совершенно другая романтика: итальянский архитектор взял красивый объем исторического памятника, почти базилики, насытил его деталями и главной особенностью сделал то, что это именно пустое здание. Мне интересно поговорить о нем именно в таком смысле — как об объеме.

В японской культуре существует концепция «ма». Буквально это слово можно перевести как «пробел», при его помощи обозначают ценность пустого пространства. Например, в архитектуре или живописи незастроенные или незакрашенные участки дают композиции «продышаться», делают ее гармоничной, оставляя место для воображения.

Что такое пустота в архитектуре?

[ Юрий Григорян ] Слово «пустота» в контексте современной архитектуры, кстати, сленговое. Оно было популярно в 2000-х, когда существовало разделение: архитектор занимается либо зданиями, либо пространствами. И вот проектирование последних и называли «работой с пустотой». Однако повторюсь, важно понять: бывает ли абсолютная тишина или пустота? Вопрос не из легких.

В последние 20 лет в городах заметны две важные тенденции. С одной стороны, темпы городского строительства постоянно ускоряются. С другой — архитекторы стали больше интересоваться оформлением публичных пространств: площадей, парков и скверов. Среди ярких примеров — проект реконструкции площади Испании в Санта-Крус-де-Тенерифе от бюро Herzog & de Meuron (2008), парк Хай-Лайн в Нью-Йорке (2009), сцена под открытым небом в Роттердаме, созданная Atelier Kempe Thill (2009), а в Берлине вслед за парком Темпельхоф, устроенным на месте одноименного аэропорта (2010), скоро появится парк Тексель — тоже на месте аэропорта.

Фото: Глеб Леонов

Почему о пустоте важно говорить сегодня?

[ Аскар Рамазанов ] Мне кажется, сейчас мы достигли пика строительного бума, наблюдаем своего рода возрождение этой индустрии. А следующий бум будет, скорее всего, ренессансом транспорта самых немыслимых форм и новых типов двигателей, вслед за ним биотех, тогда и появятся, наверно, программируемые материалы, которых давно ждут архитекторы, например в AADRL. Стоит оговориться, что делать выводы о природе того или иного явления, в том числе и бурного развития отрасли, можно только спустя некоторое время. Но очевидно, что сегодня строительный сектор уходит далеко вперед — особенно в странах Азии, Ближнего Востока и Северной Африки, где научились возводить здания быстро и кое-где даже тихо. Те же процессы заметны и в Москве: все происходит быстро, множество проектов реализуются одновременно.

И, мне кажется, в таких условиях естественно, что общество реагирует на подобную «гиперурбанизацию», уплотнение. Людям хочется побыть в тишине, найти свободные, не занятые небоскребами пространства. Я тоже чувствую что-то подобное, мне импонирует идея дезурбанизации. Поделюсь свежими впечатлениями: не так давно был в Провансе, и мне понравилось, насколько там много пустоты в хорошем смысле слова — огромные расстояния между домами, удивительно много природных пейзажей. А возле здания Фонда Винсента Ван Гога в Арле есть замечательная обзорная площадка, откуда видно, как заканчивается город, за чертой которого — бескрайние поля, реки. Там я поймал себя на мысли, что, находясь в его центре, уже отвык видеть, где город кончается. Отчасти об этом писал Фрэнк Ллойд Райт в своей книге «Исчезающий город» почти сто лет назад, сейчас многие его мысли актуальны в контексте развития территорий и необходимой тишины.

Вернувшись в Москву, понимаешь, что в мегаполисе не чувствуешь себя свободным, поэтому найти в урбанизированном пространстве тихое, спокойное место — настоящая роскошь.

Можно ли найти тишину в Москве?

[ Юрий Григорян ] Я бы не смешивал Арль и Москву — это совершенно разные вселенные. Москва сегодня вообще стала организмом, который живет, совершенно не завися от нас. Какова природа этого организма? Даже после долгих исследований этого города я не найду ответ. Возможно, хоть немного к разгадке нас приблизит мысль, высказанная, например, и Ремом Колхасом, о том, что Москва удивительно хорошо перерабатывает, приспосабливает стили и идеи.

Вернусь к разговору о тишине и пустоте и снова замечу, что в чистом виде их не найти нигде. Даже заброшенные здания, руины полны интересной, таинственной энергии, они живут, а не пребывают где-то вне времени.

Как архитектура создает энергию места?

[ Аскар Рамазанов ] Кстати, в Москве есть «одна площадь», которую уж точно невозможно воспринимать как пустую, этого не позволяют сделать зримо и незримо присутствующие там слои истории и идеологии. Я говорю о Красной площади. И вот еще что важно: решение разбить парк «Зарядье» совсем недалеко от храма Василия Блаженного стало для центра столицы своеобразной «инъекцией природы». Вид берез возвращает нас в прошлое, к прото-Москве, где у крепостных стен еще шумели деревья. Раньше за подобным ощущением древности я ходил внутрь Кремля — и будто попадал в Византию. Казалось бы, это должно было быть самое «плотное» с архитектурной точки зрения место в городе — а оно оказывается зеленым и дышащим.

Юрий Григорян и Аскар Рамазанов приняли участие во многих знаковых московских проектах. Юрий работал над универмагом «Цветной», жилым комплексом «Садовые кварталы», кварталом Lucky на Баррикадной, стратегиями развития территории ЗИЛ и Музейного городка Пушкинского музея. Помимо пространства Noôdome, Аскар Рамазанов — соавтор концепций научно-творческой резиденции «Чехов #APi», коворкинга DI Telegraph и образовательной медиаплатформы «Теории и Практики».

Юрий Григорян
Фотографии: Анна Завозяева

Аскар Рамазанов

Отсутствие зданий — это пустота?

[ Юрий Григорян ] Наверное, вы уже поняли, что мне не нравится это слово. Давайте использовать выражение «холодный контур». Оно гораздо ближе к истине. Подобно тому как у здания есть отапливаемая и неотапливаемая части — теплый и холодный контуры, — у города есть пространства плотно застроенные и дышащие. Здание «ГЭС-2», кстати, блестяще показывает, что граница одного и второго довольно проницаема. Итальянские церкви тоже удачно, не нарушая, если угодно, «ощущения пустоты», встраиваются в городское пространство.

Здесь необходима ремарка: городское и общественное пространства — далеко не одно и то же. Первое может стать вторым, но это происходит не всегда. Для этого нужна открытость, стремление к ней — чего у Москвы не отнять. Особенно хороший пример — летняя жизнь столичных ресторанов. Где еще в мире такое увидишь: никто не хочет сидеть внутри заведения, люди занимают подоконники и веранды. Так исчезает различие интерьера и экстерьера, а городское становится общественным.

Когда архитектор Ренцо Пьяно занялся проектом «ГЭС-2», он сразу решил менять рельеф вокруг здания — потому что архитектуре нужен воздух. Так появилась Роща, где растут 620 берез.

Фотографии: Глеб Леонов

Зачем природа в городе?

[ Аскар Рамазанов ] Как минимум для здоровья. Человеку просто необходима природа: как вид мы возникли в зеленой естественной среде, нам там комфортно, наш мозг сложился именно там. И порой кажется, что людям не хватает этой «первобытной» информации, которая есть в природной среде. Для меня лес — это особый мир со своей навигационной системой. Стоит отдать должное, мы уже научились находить в мегаполисе место деревьям и травам, рекам и ручьям — и нужно не останавливаться на достигнутом. Все еще есть чему поучиться у Амстердама в части воспроизведения природы в городе или у некоторых китайских городов, с их концепцией Sponge city («Город-губка», совокупность природных решений в городе, помогающих справляться с наводнениями, удерживать и фильтровать воду. — Прим. ред.), особенно актуальной сейчас с изменением климата и сверхобильными осадками.

В завершение разговора хочется еще немного поразмышлять о Москве в этом природном измерении. Понимаете, у Москвы будто бы есть своего рода «ноосфера города», все, что в нее забрасывается, рано или поздно прорастет, как семена архитектурных идей. Сначала березы выросли в Зарядье, что, очевидно, многим понравилось, и вот они появились рядом с «ГЭС-2». Здесь они, конечно, смотрятся еще интереснее. Получился такой парящий лес, чистое, здоровое пространство, где чувствуешь то ли дыхание русской культуры, то ли ее декорации, ровно как бывает в современном искусстве — оставлен жест на прочтение. И есть ли у этой тенденции действительно глубина, не останутся ли эти архитектурные жесты «природной инъекцией», покажет время, профессионализм сообщества архитекторов и подобный нашему диалог.